— А зачем вы мне это рассказываете? Вам надо идти с этим в полицию.

— Совершенно верно, господин Гремлих. В полицию тогда, сразу же, должен был пойти этот свидетель. Но мне пришлось сначала убедить его в том, что ревнивая жена — еще не повод покрывать убийцу. Теперь он готов отправиться вместе со мной в полицию.

— Ну и что дальше? — Он скрестил руки на груди.

— Шансы, что в Гейдельберге имеется еще один красный «форд-эскорт» с похожим номером, составляют примерно… Впрочем, вы можете и сами прикинуть, каковы эти шансы. Повреждения на красном «форде», судя по всему, были незначительными и их легко было устранить. Скажите, господин Гремлих, вашу машину три недели назад украли или вы сами одолжили ее кому-нибудь?

— Естественно нет, что за ерунду вы говорите!

— Верно. Меня бы это очень удивило. Вам ведь наверняка известно, что при расследовании убийства всегда возникает вопрос: кому оно было выгодно? Как вы думаете, господин Гремлих, кому была выгодна смерть Мишке?

Он презрительно фыркнул.

— Ну, тогда позвольте рассказать вам одну маленькую историю. Нет-нет, вы уж, пожалуйста, наберитесь терпения! Это интереснаямаленькая история. Вы все еще не хотите сесть? Итак, жили-были однажды большой химический завод и региональный вычислительный центр, который все время пытался следить за химическим заводом и сильно его этим раздражал. Химическому заводу очень хотелось бы, чтобы этот контроль был не слишком строгим. В региональном центре за этот контроль отвечали два человека. Для химического завода речь шла о больших-пребольших денежных суммах. Если бы можно было купить хотя бы одного контролера! На какие только жертвы он не пошел бы ради этого! Но он купил бы только одного, потому что ему нужен был лишь один контролер. И вот он прощупывает обоих. Спустя некоторое время один из них погибает, а второй выплачивает всю сумму взятого им кредита. Назвать вам сумму этого кредита?

Гремлих наконец сел. Чтобы как-то затушевать свою тактическую ошибку, он изобразил возмущение.

— Нет, это просто уму непостижимо — какими чудовищными обвинениями вы так легко швыряетесь не только в мой адрес, но и в адрес одного из самых известных и уважаемых химических предприятий! Я просто обязан сообщить им об этом. Вы ведь лучше умеете защищаться, чем я, скромный служащий, сидящий на одной заработной плате.

— Охотно верю, что вы с удовольствием побежали бы к ним. Однако в настоящий момент действие этой истории разворачивается исключительно в узком кругу — вы, полиция, я и мой свидетель. И полиция непременно захочет узнать, где вы были в тот вечер, и вы, как и любой другой человек на вашем месте, не сможете предъявить надежного алиби.

Если бы он в тот день со своей бедной женой и со своими, без сомнения, противными детьми был в гостях у тещи, он бы сейчас обязательно заявил об этом. Но он сказал:

— Никакого свидетеля быть не может, потому что меня там не было.

Я загнал его туда, куда и хотел загнать, — в угол. Я вел себя не благороднее, чем с Фредом, но был так же доволен собой, как вчера.

— Верно, господин Гремлих, его и нет, этого свидетеля, который видел вас там. Но есть человек, который скажет, что видел вас там. И как, по-вашему, — что будет? У полиции есть труп, преступление, преступник, свидетель и мотив. Пусть даже свидетель во время процесса в конце концов сломается, но вы к этому моменту будете уже уничтожены. Не знаю, какое наказание сегодня предусмотрено законом за взяточничество, но к нему прибавятся еще содержание под стражей по подозрению в убийстве, увольнение со службы, позор для жены и детей, все от вас отвернутся…

Гремлих побледнел.

— Что за бред? Зачем вам все это? Чем я вам сделал?

— Мне не нравится ваша продажность. Вы мне противны. Кроме того, мне нужно от вас кое-что узнать. И если вы не хотите, чтобы я раздавил вас, вам придется сыграть со мной в мою игру.

— Чего вы хотите от меня?

— Когда вы в первый раз вступили в контакт в РХЗ? Кто вас завербовал и кто ваш, так сказать, куратор? Сколько вы получили от РХЗ?

Он рассказал все: о том, как с ним после смерти Мишке связался Томас, о переговорах об объеме услуг и размере оплаты, о программах, часть которых он еще только составил, а часть уже реализовал. И о чемоданчике с новенькими банкнотами.

— Обидно только, что я, идиот, вместо того чтобы выплачивать кредит постепенно, не вызывая подозрений, сразу пошел в банк. Хотел сэкономить на процентах! — Он достал носовой платок и принялся вытирать пот.

Я спросил его, что ему известно о гибели Мишке.

— Насколько я понял, после того как вы разоблачили его, они хотели его прижать, чтобы даром получить услуги, за которые теперь платят мне, а за это готовы были замять дело о взломах системы. Когда он потом погиб, они были скорее недовольны, потому что им теперь все же пришлось платить — мне.

Он готов был рассказывать еще долго, вероятно надеясь еще и оправдаться в моих и собственных глазах. Но все, что мне было нужно, я уже услышал.

— Спасибо, господин Гремлих, пока достаточно. На вашем месте я бы поостерегся рассказывать об этом разговоре кому бы то ни было. Если РХЗ узнает, что я в курсе, вы для них потеряете всякую ценность. Если вспомните еще что-нибудь, имеющее отношение к смерти Мишке, позвоните мне. — Я дал ему свою визитную карточку.

— А… что будет с контролем за выбросами, вам теперь все равно? Или вы все же пойдете в полицию?

Я подумал о вони, из-за которой мне часто приходится закрывать окна. И о том, что не имеет запаха. Но мне сейчас было все равно. Распечатку Мишке, лежавшую на столе Гремлиха, я положил обратно в портфель. Когда я собрался уходить, он протянул мне руку. Я не взял ее.

19

Сила и терпение

Во второй половине дня у меня была назначена встреча с балетмейстером. Но настроения не было, и я отменил ее. Дома я лег в постель и проснулся лишь в пять часов. Я почти никогда не сплю после обеда: мне, с моим низким давлением, потом трудно подниматься. Я принял горячий душ и сварил крепкий кофе.

Когда я позвонил Филиппу на отделение, сестра сказала:

— Господин доктор уже уехал на свою новую яхту.

Я поехал через Неккарштадт в Люценберг и припарковался на Гервигштрассе. В гавани я не без труда отыскал яхту Филиппа. Я узнал ее по названию: «Фавн 69».

Я ничего не смыслю в мореплавании. Филипп объяснил мне, что на своей яхте он может отправиться в Лондон или, обогнув Францию, в Рим — главное держаться ближе к берегу. Воды хватает на десять приемов душа, места в холодильнике на сорок бутылок, а в кровати — на одного Филиппа и двух женщин. Показав мне все на борту, он включил стереоустановку, поставил пластинку Ганса Альберса ^[108] и откупорил бутылку бордо.

— А как насчет маленькой морской прогулки?

— Терпение, Герд! Сначала мы осушим вот эту вот бутылочку, а потом снимемся с якоря. У меня есть радар, так что я могу отправляться в плавание в любое время дня и ночи.

За первой «бутылочкой» последовала вторая. Филипп принялся рассказывать мне о своих женщинах.

— Ну а как у тебя обстоит дело с любовью, Герд?

— Не знаю, рассказывать особенно нечего.

— Что, никаких историй с веселыми полицейскими в юбках или с бойкими секретаршами — или с кем ты там еще имеешь дело?

— Есть одна женщина, с которой я недавно познакомился во время расследования своего последнего дела… Но с ней сложно, потому что у нее погиб друг.

— И в чем же тут сложность?

— Ну я же не могу приставать к скорбящей вдове! Тем более что я как раз выясняю причину его гибели — не было ли это убийством.

— А кто тебе сказал, что ты не можешь к ней приставать? Тебе что, запрещает это твой прокурорский кодекс чести или ты просто боишься получить от ворот поворот? — Он откровенно забавлялся, посмеиваясь надо мной.

— Да нет, дело не в этом… А потом, у меня есть еще другая, Бригита. Она мне тоже нравится. Даже не знаю, как мне с ними быть, — зачем мне сразу две?